Народные сказания горцев чеченского племени

Свои поэтические представления и образы народ заимствует большею частью из собственной же жизни и той среды, в которой живет. Стало быть, народные сказания есть более или менее верное выражение характера народа, общественного или частного его быта и, наконец, тех фазисов его исторической судьбы, чрез которые он прошел. Поэтому, изучение народных сказаний различных эпох важно как одно из средств для изучения самого характера народа и его прошлого быта. У некоторых племен кавказских горцев, более других развитых, в песнях излагаются целые события, имеющие иногда значение историческое; чаще же всего они касаются частных фактов и событий из прежней жизни. У чеченцев подобных песен мало. Хотя иногда смелые разбойничьи подвиги, отчаянная защита и смерть какого-нибудь известного наездника и сохраняются в песнях; тем не менее большая часть их – вызванная минутой импровизация: ею восхищаются, она воспламеняет известные чувства, но в весьма редких случаях заучивается и становится популярною. Исключение составляют разве только те из песен, которые складываются иногда на происшествия, заинтересовывающие целый народ, или же на известные действия лица, на которые народ смотрит как на действия постыдные. Эти песни непременно уже заучиваются: их знают не только взрослые, но даже и дети. Такова, например, песня о Шамиле, сложенная одним чеченским импровизатором, после изъявления бывшим имамом покорности. Сказки чеченцев можно встретить изложенные письменно, по-арабски; но песни составляют исключительную принадлежность людей, специально занимающихся ремеслом певца, и письменные не встречаются никогда: быть может, и потому впрочем, что свой собственный письменный язык народ себе еще не успел усвоить, перевод же на арабский положительно не в состоянии передать все их оттенки и особенности. Наконец, арабский язык – язык церковный и знание его не распространяется далее духовного лишь сословия горцев, а между тем ни один сколько-нибудь серьезный и ученый мулла не взял бы на себя заняться подобными переводами из одной уже боязни стать смешным в глазах народа и потерять репутацию своей учености.

Для образца народной чеченской поэзии я привожу несколько песен и сказок, более других распространенных в Чечне и здешних обществах; хотя популярными их назвать и нельзя, но их знают, однако же, все местные горские барды, нередко, впрочем, их варьирующие.

«Высохнет земля на могиле моей – и забудешь ты меня, моя родная мать! Порастет кладбище могильной травой – заглушит трава твое горе, мой старый отец! Слезы высохнут на глазах сестры моей – улетит и горе из сердца ее!»

«Но не забудешь меня ты, мой старший брат, – пока не отомстишь моей смерти! Не забудешь ты меня, и второй мой брат, – пока не ляжешь радом со мной»!

«,Горяча ты, пуля, и несешь ты смерть, – но не ты ли была моей верной рабой? Земля черная, ты покроешь меня – но не я ли тебя конем топтал? Холодна ты, смерть, – но ведь я был твоим господиномъ»!

«Мое тело – достояние земли. Мою душу – примет небо»!

Песня о Хамзате[5].

Догоняет на крыльях и ловит свою добычу когтями белый ястреб. Он ловит ее – и тут же клюет сырою.

На резвых ногах своих догоняет и крепкими рвет когтями пестрый барс красного зверя.

Оставляет за собою Терек и переправляется на левый берег, с храбрыми Гихинскими наездниками, смелый Хамзат.

Переправился чрез Терек смелый Хамзат и отправился в Ногайские степи. Захватил он табун белых коней и снова переплыл Терек и перегнал белый табун.

С рассветом дня переправился он с табуном своим и догнал его до Шиванских кустов, на Черкесской горе[6].

Опасно днем было ехать, да и устали наездники. Остановились они на Шиван-Кули и в лес скрыли добычу свою.

Скрывши в лесу добычу и товарищей, пошел Хамзат на высокий курган, на Черкесской горе, и стал смотреть он в зрительную трубку: не идет ли за ним русский отряд.

Смотрит Хамзат и видит: на том месте, где он чрез Терек переправился, чернеет большая толпа. Как быстро гонит ветер черные тучи, – так быстро скакала толпа эта по его следам.

Увидав толпу, он спустился с кургана и сказал товарищам: «3а нами гонятся так шибко, как летит туча, гонимая ветром. Не бойтесь, будем драться мы, как голодные барсы»

Еще сказал он им: «Мы теперь перережем угнанный скот и окружим себя им как высоким забором. Если мы это сделаем – мы будем в состоянии защитить себя».

На это согласились его товарищи и обрадовались. Зарезали лошадей, закололи быков и сделали крепкий завал вокруг себя.

Опять стал говорить Хамзат своим товарищам «Гихинский наиб, Ах-Верды-Магома, верно также стоит на горе со своей партией. Услыхавши шум нашей драки с русскими, Магома, как воздушная птица, прилетит на помощь нам». А сказал он для того это, чтобы ободрить товарищей.

Сел Хамзат со своими наездниками за кровавый завал и велел одному из них наблюдать за отрядом. Стоит часовой и пристально смотрит.

И видит: впереди толпы скачет всадник – князь Кагерман. «Какого князя вы люди?» он спросил, подскакавши.

Не давши ему никакого ответа, передал караульный вопрос Хамзату: «Князь Кагерман хочет знать, какого князя мы люди».

Вышел из-за завала смелый Хамзат и подошел ко всаднику. «Что ты хочешь от нас»? – так спросил он его. – «Я спросил, какого князя вы люди».

Засмеялся Хамзат. «Никаких князей мы и знать не хотим! Мы наездники из Гихов и приехали за добычею.

«Не Хамзат ли ты»? спросил Кегерман. – «Да, я Хамзат», ответил он ему.

«Напрасно же, Хамзат, приезжал ты сюда. Вас догнал теперь русский отряд; догнал и окружил он вас. Если у вас не вырастут крылья перелетной птицы, и не улетите вы вверх – вы не можете скрыться. Меня прислал русский начальник: пощадит он вас – если не будете драться».

Отвечал ему на это Хамзат: «Приехал я сюда, Кагерман, не по бедности: я приехал сюда, чтобы заслужить смерть газавата[7]. И сдайся я тебе – надо мной посмеется весь гихинский народ. Как волк, усталый и голодный, хочет скорее добраться до лесу, как горячий и несытый конь рвется в чистое поле – так и товарищи мои жаждут смертного боя. И не боюсь я тебя, Кагерман, и смеюсь над всем вашим отрядом: наша надежда на всемогущего Бога».

И снова сказал Хамзат Кагерману: «Мы искали всегда добычи и золота, а для такого дня, как нынешний, лучше красивого, черного пороху – нет драгоценней добычи».

И опять он сказал: «Для нынешнего дня золото – не деньги; для такого дня крымский[8] надежный кремень – чистое золото».

Воротился Кагерман к русскому начальнику и сказал ему, что не хочет сдаваться Хамзат. А Хамзат воротился в завал и сел к своим товарищам.

Подошел отряд и стал стрелять. Стрелял и Хамзат со своими наездниками.

Стал густой дым от их выстрелов и сказал Хамзат: «Да погибнет отец этого дня[9]! Такой жаркий день, что на одну лишь тень от наших шашек мы и можем надеяться».

Опять сказал Хамзат: «Какой дым густой, какой мрачный день! Лишь один нам свет – ружейные выстрелы».

Опять сказал Хамзат своим товарищам: «В этот день гурии райские смотрят из окон с неба на нас и любуются; они ссорятся, выбирая из нас себе мужа. И тем из нас, кто будет храбрей – каждая пред подругой своей будет хвастаться. А избранного, боязливей других, – она будет совеститься и закроет от него окно, отворотится. Кто из вас будет трус – будет стыдно ему пред Богом»![10]

И в душе тогда подумал Хамзат, что настал час его смерти, и что нет им больше надежды.

Высоко в небе увидал он перелетных птиц и сказал он им: «О, воздушные птицы! Передайте вы наш последний привет (салам), наш последний поклон, гихинскому наибу Ах-Верды-Магома. Передайте и поклон красавицам, белым девушкам, и скажите вы им, что наши крепкие плечи стеной служат теперь для русских пуль[11]; что желали мы по смерти лежать на родном кладбище – в Гихах, где бы поплакали над нашей могилой сестры и пожалел бы народ, – но что не дал нам Бог этой радости: вместо плача сестер будет слышен над нами вой голодных волков. А наместо толпы родственников – соберется стая черных воронов».

И скажите вы всем: «На Черкесской горе, на земле христиан, с голой шашкой в руках – мы лежим мертвые. Наши очи – выпьют вороны, наше тело съедят волки жадные»!

Песням, подобным приведенной, чеченцы вообще сильно сочувствуют. Мне не раз случалось видеть слезы на глазах людей самых серьезных, при рассказе певцом о смерти Ханзата.

Привожу и другой образец песни такого же рода, как песня о Хамзате.

Песня об Эль-Мурзе[12].

«Как быстро летит черный сокол, что свивает себе гнездо выше темных туч – так быстро скачет и конь мой», говорит Эль-Мурза, выводя из конюшни и лаская рукой дорогого коня.

Вывел он его и привязал к столбу. Оседлал потом седлом черкесской оправы. Сам, свирепей медведя, опоясал он свое оружие, и, как легкий ястреб садится на дерево, вскочил Эль-Мурза на коня своего.

Поехал Эль-Мурза к муталимам в аул и сказал им «салам». Те спросили: зачем он приехал? Он ответил им, что ищет товарищей ехать в землю христиан за добычею и искать газавата.

Подумали, посоветовались меж собой муталимы: «что же будем мы дома сидеть, как молодые безмужние вдовы? Не будет ли совестно нам и пред девушками, за которыми мы ухаживаем»? Подумали так муталимы и пятнадцать из них приготовились, поехали: Эль-мурза впереди, а они все за ним.

«Есть еще товарищ один, храбрый и умный», сказал Эль-Мурза и поехал за ним и привел к муталимам.

У зверей, их царем – пестрый барс; у птиц, их царем – черный сокол; Эль-Мурза же Бярчи отважней голодного водка.

Впереди Эль-Мурза, а спутники сзади, приехали они к Тереку. Приходила ли им дорогою дума о любимых девушках, что в ауле они оставили, – били они плетьми лошадей своих. Приходила ли им мысль о смертном бое, ожидавшем их, – хватались они рукой за оружие.

Приехали они к синему Тереку и их лошади им служили лодками, а их плети веслами.

Переправились они за синий Терек, – и сделали засаду на большой дороге, где ездят русские.

Едут по дороге люди и везут с собой богатую добычу. Перебил и переловил их Эль-Мурза-Бярчи и вдоволь от них взял он добычи.

Возвратились назад, переправились опять чрез синий Терек. Но лишь только переправились – ударили по станицам в сигнальный набат и раздались там оружейные выстрелы.

Вышли за ними русские в погоню и догнавши окружили их. Окруживши их, начальник послал к Эль-Мурзе требовать сдачи.

И сказал ему посланный: «У тебя нет крыльев, Эль-Myрза, чтобы взлететь на небо; нет и когтей, чтобы выкопать нору и уйти под землю».

«Крылья мои на небо – мое крымское ружье, а мои когти, чтобы сделать нору – моя шашка терсмеймуль[13]. И сдамся я тогда только, когда вместо газырей надену женские петли.

«Приезжал ведь я не затем, чтобы сдаться, когда догонят меня, и спокойно уйти – когда не догонят. Я приезжал за тем, чтобы умереть – если догонят».

И сказал Эль-Мурза муталимам: «Этому послу русского начальника определите вы сами казнь по китабу».

Отвечали ему муталимы: «По китабу следует – отрезать ухо ему и отправить назад».

И отрезавши ухо, они отправили посла к начальнику.

Искал начальник другого посла, но никто им быть не решался. Обещал он тогда дать деньги тому, кто поедет – и нашелся новый посол.

Приехал к Эль-Мурзе новый посол и сказал, что он прислан от начальника; что оставит он Эль-Мурзе – его голову, если он сдастся без боя.

Отвечал на это Эль-Мурза: «Тебя сказать мне прислали, чтобы на ту голову, на которой я привык носить мужской папах, – я надел бы женский платок».

А один из его товарищей сказал послу: «Ожидают нас в ауле девушки, прекрасные как райские гурии; к этим девушкам никогда не дойдет весть о нашей сдаче, а дойдет весть о славной смерти».

Говорить Эль-Мурза муталимам: «Послу, который приехал к нам предложить низкую сдачу, – что определите вы по китабу»?

«По китабу ему следует – глаза вырезать», отвечали муталимы. Вырезали глаза послу и отправили обратно к христианскому начальнику.

Стали тогда стрелять в них из широких ружей, с оправленными медью прикладами.

Закричал Эль-Мурза христианам: «Послушайте вы, христиане: пуль у нас – как звезд на небе, а пороху – как черной земли. Пока небо стоит – и мы будем стоять; пока земля не пойдет – не пойдем и мы».

В толпу людей били они из крымских ружей, а одиночных людей – били шашками. От огня выстрелов сделался дым, от дыма стал день черней темной ночи.

И сказал Эль-Мурза товарищам: «Говорили нам, что конца света не будет: а не нынче ли света конец (кематы)? Мало пользы нам от ружейных выстрелов и не лучше ли в шашки броситься»?

Отвечали ему товарищи: «Пока порох есть и в пулях нет недостатка – лучше будем стрелять; они кончатся – в шашки кинемся».

И стреляли они, а как кончился порох – заревели, как голодные барсы, и бросились в шашки.

Дрались они шашками до самой ночи, а стемнело – стали русские бить в барабаны и стали от них отходить.

Когда смолк барабанный бой и русские отошли от них – были товарищи Эль-Мурзы уже все перебиты и переранены. Сам Эль-Мурза, сильно раненный, отошел в сторону от своих товарищей.

Тогда закричал ему первый посол, с отрезанным ухом: «Какую добычу из земли христиан ты везешь теперь, Эль-Мурза, любовнице»?

Отвечал Эль-Мурза: «Дорогая наша добыча – белый газават, нами сегодня заслуженный».

И потом закричал он Товарищам: «Есть ли из вас, товарищи, еще кто-либо в живых»?

Отвечал ему его близкий друг: «Муталимы твои перебиты все, а остался в живых только я один и то раненный».

Пошел тогда Эль-Мурза собирать все тела муталимов. Положил он их рядом все, обративши головами к западу, а ногами туда, где восходит яркое солнце.

Собрались с небес толпой ангелы, чтобы присутствовать при их похоронах. Прилетели райские гурии, чтобы оплакивать их вместо смертных жен. Стала мертвых душа зеленой птичкою, высоко поднялась и взлетела на седьмое небо.

И сказал Эль-Мурзе его близкий друг: «Обвинят тебя, Эль- Мурза, божьи ангелы, если оставишь ты наши тела на земле христиан; обвинит в том тебя весь чеченский народ».

И еще сказал он ему: «Есть в ауле у нас одна девушка; любил я ее и тогда еще, когда был мальчиком. Передай ты ей мой посмертный поклон и скажи ты ей, что остался и на земле врагов, смертельно раненный. И скажи ты ей, что те подарки, что я ей возил из земли христиан, – я возить уже больше не буду».

И скончался он в глазах Эль-Мурзы; и спустились тогда с неба ангелы, а с земли явились шейхи[14], и взяли они из тела его светлую душу.

Как хищный волк с добычи пошел Эль-Мурза к себе в аул, и шел он, опираясь на свою шашку. Воротился он и сказал свой «салам» всем жителям, а те не могли и узнать его: так он был обрызган весь кровью.

Стал сбираться народ и могли тогда его разгадать только по голосу. И спросили его, что случилось с ним?

Отвечал он им: «Лицо мое стало теперь черно пред всеми. Ha христианской земле, где остаются всегда нами убитые, осталась и мои товарищи».

«А тот из них, кого больше всех я любил, велел мне передать поклон своей любовнице; он велел ей сказать: подарки те, что возил он ей из земли христианской, – возить уже больше не будет».

И, услышав то, девушка пошла домой заплакавши; рукой била в грудь и рвала на себе черные волосы.

И просил Эль-Мурза всех собравшихся, чтобы шестьдесят из них с ним поехали взять тела его товарищей.

И когда они поехали – Эль-Мурза ехал впереди всех, а они за ним следом. Взявши тела, он пустил их вперед, а сам позади их поехал.

Привезли мертвецов – всем купил он от себя саваны и для всех нанял мулл читать на кладбище. Схоронивши же всех, на могилах их поставил значки[15], что ставят тем, кто умер на святой войне, за веру.

Некоторыми певцами конец этой песни варьируется. Они доводят рассказ об Эль-Мурзе до самой его смерти. После похорон убитых муталимов на свой собственный счет, – дело, считаемое мусульманами самым высоким подвигом любви и милосердия, – Эль-Мурза, по варианту песни, велит нести себя в мечеть, где при народе молится; потом, будучи принесен обратно домой, он расстегивает свой пояс, сжимавши до того времени тяжелый раны, и кровь, ничем более не сдерживаемая, течет из них, как «горный ручей»; он умирает, обращаясь попеременно с речью к отцу, матери и сестре своей.

Я не привожу этого варианта, полагая, что приведенных мною трех песен весьма достаточно, чтобы дать полное понятие о той дикой поэзии, которой дышат все песни чеченцев. Выражения и особенности оборотов речи я старался сохранить такими, как они есть в подлиннике, точно также как и самый размер стихов, – на сколько это последнее было возможно.

Чтобы закончить о народных сказаниях горцев, мне остается привести образец их сказов. Объем этой статьи, в предположенном размере ее, мне не позволяет привести их несколько, различных родов, а потому привожу одну из наиболее популярных, которая едва ли, впрочем, сложена самим народом, а не заимствована от турок или арабов. Вообще в чеченских сказках – сколько мне кажется – видимо можно отличить два рода их: почерпнутые из восточных сказаний, и те, вымысел которых принадлежит собственно народу. Те и другие принимаются им одинаково за свои собственные и слушаются, обыкновенно, с большой жадностью. Что же касается до приводимой здесь басни «о медведице», то она, несомненно, происхождением своим обязана вымыслу горцев здешних племен.

Сказка о Пророке Соломоне[16].

Расскажу я вам сказку такую хорошую, как дай Бог, чтобы в жизни пришлось вам слышать столько же хорошего. Дай Бог, чтобы все княжьи дети не поднялись из своих люлек и из нор своих, чтобы не повылезли волченята[17]. Кто выйдет из дому, пожелавши вам зла, – дай Бог тому в своем доме зла и чтобы он воротился туда, принесши с собою новую беду. А кто вам пожелает хорошего – пошли Бог и ему всего хорошего. Дай Бог, чтобы кадий, для народа вредный, – умер, и кузнец, который для народа плох, – также в могилу с ним рядом лег. Пусть дурная для мужа жена – умрет, а муж, хотя для жены и дурной, пусть долго живет! Если ваш отец жив – дай Бог ему молодую жену, а помер – пошли ему Бог тихую могилу[18].

Был когда-то на свете царь Сулейман-Пайхомар. Был он царем не только над всеми людьми, но и над зверями, птицами и джиннами. Все повиновалось его воле: и птицы, и звери, и джинны, и все что только живет на земле, в воздухе и воде; повелевал он также и ветрами, и морем, и отовсюду они приносили ему вести. Выступал ли он в поход против врагов своих – люди, звери, джинны – все шли за ним, и ветер летел вслед за отрядом. Проводником ему служила всегда пестрая кукушка, с длинным носом в пять локтей. А проводником ее брал Пайхомар-Сулейман потому, что она умела хорошо своим длинным клювом разрывать песок и отыскивать воду. От этого-то у кукушек, которые живут в наше время, и стал нос короче. Часто ходил он против неверных христиан, и если они упорно ему сопротивлялись, – он посылал ветер и приказывал ему сносить и раскидывать все их жилища.

Творил он суд не только над людьми и джиннами, но судил, по очереди, и птиц, и зверей, – и в его суде от всех их были представители. Сам же он знал все языки и людей и животных.

Сидел однажды в своем суде Сулейман-Пайхомар; был день, когда разбирались жалобы птиц и депутатами от них были Филин и Анкаа. Сулейман сидел, окруженный множеством птиц, а Анкаа и Филин сидели близь него. Сидел Сулейман – и вдруг засмеялся. Те, которые это заметили, просили его сказать: «Чему он засмеялся»? Зная, что без причины он ничего не делает. На это Сулейман сказал: «Быстрый ветер сейчас шепнул мне на ухо, что на востоке, у сильного царя, родилась дочь, а у того царя, который правит людьми на западе, родился сын. Ветер принес мне весть, что, когда они вырастут, – сын царя западного женится на восточной царевне. А как может знать это ветер за такое долгое время? Вот поэтому-то я и засмеялся. – Если бы ветер сказал тебе и правду, отвечали Сулейману Анкаа и Филин, но если мы не захотим, чтобы это случилось, то мы сделаем так, что восточная царевна никогда не выйдет замуж за сына царя запада».

« – Как Можете вы изменить предопределение вашего Творца, если только соединение это назначено Всемогущим? сказал им на это царь».

,, – Если мы не будем в состоянии сделать то, что сказали те6е, – мы никогда больше не покажемся и на свет дневной, снова ответили Анкаа и Филин».

После этого разговора они оставались до вечера в суде Сулеймана, а когда настал вечер – Филин полетел в одну сторону, а Анкаа – в другую.

Был Анкаа очень красивая птица; такая красивая, что лучше его нельзя было и на свете найти. Величиною больше его также между птиц ни одной не было; крылья его были как самые большие бурки; а когда он летел, шум от них слышен был более чем за двадцать дней пути пешего человека. Когда Анкаа н Филин улетели от Пайхомар-Сулеймана, Анкаа прямо полетел на восток, в то царство, где жил царь, у которого родилась дочь. В то время когда он подлетел к дворцу (гаала), – царица, вместе со своими детьми и с новорожденной дочерью на руках, прогуливалась от него недалеко. Анкаа прямо бросился на царицу; та так была напугана его нападением и оглушена шумом его крыльев, что, не помня себя от страха, выронила из рук дочь свою, и, оставивши детей, побежала во дворец. Анкаа только этого и желал; схвативши ребенка в свои когти, он тотчас же поднялся высоко на воздух и скрылся за темными облаками.

Жилище Анкаа было на высокой горе, со всех сторон окруженной глубоким морем; на самой высокой вершине горы росло высокое дерево, а на самой высокой ветви его было устроено гнездо Анкаа. В это-то гнездо и опустился он вместе с похищенным ребенком. Прошло много лет, прежде чем восточная царевна выросла и стала такой красавицей, какими бывают только одни гурии небесные. Во все это время Анкаа заботился о ней, как родная мать, и доставлял ей пищу.

Пока росла царевна, вырос и царевич, сын того царя, который правил людьми в той стране, где солнце ложится за горы, на дно синего моря. Сильно любил царевич охоту; охотился он каждый день по степям и горам за всякой дичью и за всяким зверем и испытал охоту на всех их. Вот однажды сказал он товарищам – охотникам: «Товарищи! мы убивали и ловили всех птиц и зверей, которых Бог создал, чтобы жили на земле. Попробуем теперь окоту на море – Сел он с товарищами на лодку и отправились они в море на охоту, взявши с собою и вороного коня, которого царевич так любил, что ни день, ни ночь с ним не расставался. Заехали они далеко в море, и там захватила их сильная буря, продолжавшаяся три дня и три ночи, так, что лодка перестала их слушаться, а неслась туда, куда нес ее ветер. На четвертую ночь буря перестала, и лодка царевича остановилась. Когда рассвело и поднялось солнце, царевич и его охотники увидели недалеко от себя высокую каменную гору, а на ней высокое дерево. На этом дереве они увидели какую-то фигуру, похожую на человека. Крепко удивился этому царевич и велел подплыть ближе к каменной горе; подплыли ближе и стал смотреть он тогда в зрительную трубу на дерево, чтобы узнать, что такое они на нем видели. Только что взглянуть он в свою трубу, сейчас же увидел, что на дереве была женщина и такая красавица, каких и в целом царстве отца его не было. Удивился этому царевич еще больше. Стал он громко звать ее и спрашивать: кто она такая и зачем находится в этом пустынном месте? Отвечала ему восточная царевна: «О чем ты спрашиваешь меня – не знаю; я знаю только одного Анкаа» – «Жаль мне тебя, девушку, сказал ей царевич: подобные тебе красавицы выходят замуж, живут во дворцах со своими мужьями, носят канаусовое платье и серебряные украшения и кушают хорошее кушанье, а не живут на каменной горе, на высоких деревьях». Горько стала плакать царевна, услыхав речи его. – «Полюбила я тебя, сказала она царевичу, с первого же взгляда, и если могла бы отсюда прийти к тебе, – то пришла бы; а если бы ты сам мог прийти сюда, – то это было бы еще лучше». И стала просить она царевича, что бы он постарался как-нибудь подойти к ней. – «Не знаю я, как бы подойти к дереву, сказал царевич; подумай и найди ты сама для этого средство: ведь женщины, говорят, гораздо хитрее мужчин на всякие выдумки».

Посмотрела восточная царевна вокруг себя, подумала, и вдруг сказала: «А что это я вижу на вашей лодке»? – «Это лошадь моя любимая, ответил ей царевич; я так ее люблю, что без этой лошади не могу на свете прожить и одного часа». – Сказала ему царевна: «Рано утром каждый день Анкаа улетает в суд Пайхомар – Сулеймана, а вечером, каждый день, возвращается он назад в гнездо свое. Если я скажу Анкаа, что мне скучно – он сделает все, что может, чтобы забавить меня. Сделай ты вот что: зарежь ты ножом твоего любимого коня, выбрось из него внутренности, а сам садись в средину его и вели труп бросить в море, привязавши его прежде веревкою к лодке. Когда Анкаа возвратится домой, я спрошу его, что такое виднеется на море? Он мне ответит, что это виднеется лодка, а к ней привязана убитая лошадь. Тогда я скажу ему, что лошадь мне понравилась, и попрошу принести ее. Анкаа принесет, а ты будешь сидеть внутри ее, – и когда завтра утром Анкаа улетит, ты выйдешь из лошади, и мы весь день проведем вместе, а вечером, когда мы услышим шум его крыльев за 20 дней пути для человека, ты опять в нее спрячешься».

Так и сделал царевич, как сказала ему хитрая красавица. Зарезал он любимца коня своего вороного, выбросил его внутренности, сам сел в средину и велел привязать труп веревкою к лодке и бросить его в море.

Немного погодя прилетел и Анкаа в гнездо свое. Стала тогда царевна жаловаться ему на то, что ей скучно жить одной на горе, посреди моря, и стала она горько плакать; потом вдруг спросила Анкаа, что такое видно на море, и указала ему на пустую лодку. Поглядел Анкаа и ответил ей, что она видит лодку. – «А что такое красивое плывет за лодкою?» спросила его царевна. – Это убитая лошадь, ответил Анкаа. Стала тогда девушка просить его, чтобы он принес ей красивую убитую лошадь, и опять стала плакать и ссылаться на то, что ей одной скучно. Анкаа, радуясь, что может ее чем-нибудь утешить, полетел, схватил зарезанную лошадь царевича, принес и положил ее в гнездо, где сидела царевна.

Стал тогда царевич каждое утро, как улетит Анкаа, выходить из трупа лошади и целые дни проводить с восточною царевною, а как только услышат они, за двадцать днем пути для человека, шум крыльев его, – опять прятался царевич внутрь своего убитого коня.

Снова сидел однажды в своем суде Пайхомар-Сулейман и снова тот же ветер, который сказал ему, за несколько лет пред тем, что у царя восточного родилась дочь, а у царя западного сын, – шепнул ему на ухо, что царевич и царевна успели соединиться, но что живут они не по закону(харам). Услыхавши весть, сообщенную ему ветром, Пайхомар-Сулейман сказал Анкаа и Филину, по-прежнему сидевшим в суде его:– «Много лет прошло, как у царя, живущего на востоке, родилась дочь, а у того царя, который правит людьми на западе, родился сын, и Богом было предопределено, чтобы восточная царевна вышла замуж за сына царя запада. Исполнили ли вы обещание, которое вы мне дали, и помешали ли вы этому соединению?» – «Правда, ответили Анкаа и Филин, мы дали обещание и исполнили его: царевич и царевна между собой не могли соединиться».

Выслушавши ответ их, Сулейман-Пайхомар сказал джинну Нахину, ему служившему: – «Есть на море каменная гора, а на горе высокое дерево, а на дереве том гнездо Анкаа, где находятся теперь царевич, царевна и зарезанный конь. Лети туда и возвращайся обратно так быстро, как только человек успеет один раз моргнуть глазами. Принеси ты мне царевича, царевну и убитую лошадь».

В одно мгновение Нахин исполнил повеление Пайхомар-Сулеймана и принес в суд убитого вороного коня, а в середине его были царевич и царевна, которым Сулейман тотчас же приказал оттуда выйти.

Царевна была уже беременна и Сулейман это заметил. Заметил это и Анкаа и стало ему совестно пред другими птицами и Сулейманом, что он не исполнил того обещания, которое дал пророку; и стал он просить Бога, чтобы он сделал так, чтобы с этого часа ни люди, ни птицы никогда больше его не могли видеть на свете. Когда молитва его дошла до Бога, Всесильный исполнил ее, – и с того времени, хотя Анкаа и существует, глаз человеческий не мог его нигде видеть.

Стало совестно в Филину, и он поднялся со своего места и полетел, обещаясь днем более никогда не показываться ничьим глазам. И действительно, с того времени он более при дневном свете не показывается и летает только ночью. А если иногда, забывши свое обещание, вылетит он на свет дневной, все другие птицы собираются и бьют его и снова заставляют скрыться в темный лес или горную пещеру, куда никогда не проникают лучи солнца и где его никто не может видеть.

Басня о медведице.

В лесу, на высокой горе, где одни лишь соколы вьют себе крепкие гнезда, жила медведица с двумя медвежатами. Зорко сторожила мать любимых детей своих, оберегала их от зверя и от злого человека и не выпускала из берлоги, сама заботясь об их пище.

Надоела такая жизнь медвежатам. Вот в один день стали они просить мать, чтобы она дала им груш, зная хорошо, что груш у нее нет и, чтобы достать их, она пойдет вместе с ними в далекий лес. – «Я знаю одно дерево, сказала медведица, и хотя к нему дойти нелегко, но зато груши на нем большие и сладкие. – 3наем и мы эту грушу, отвечали медвежата, и не раз в твое отсутствие собирались идти к ней, но боимся, что ее стерегут охотники. Стала тогда смеяться мать над робостью детей своих и уверяла их, что трусам всегда достается самая плохая добыча; хорошее же все выпадает на долю только храбрых.

Подумали, подумали медвежата и пошли вслед за матерью. Приходят к груше. Спелые фрукты на ней – как камни на берегу реки: выбирай, который больше.

Но не в добрый час вышли медвежата. Два охотника, зная, что медведи любят груши и часто посещают это место, сидели в кустах и стерегли их. Выстрелили из ружей – и убили обоих детей; сама мать едва могла уйти, и то раненная. Пришла на свою гору медведица и горько, горько заплакала. – «Боже! пошли ты мне смерть за то, что я не сумела уберечь детей своих и сама навела их на гибель»!

Да, пусть Бог проклянет ту мать, которая не сумеет угадать будущность родных детей своих!

Как сказка, так и басня записаны почти слово в слово. По совершенно своеобразному характеру, разнообразию содержания, сказки чеченские заслуживают полного внимания. Замечательно, что в них можно встретить нередко и римских кесарей – Рум-Падшах, Падшах-Кейсар, точно также как и Салмек и Кококбольдин (конь о трех ногах, в переводе), Змея-Горыныча и Сивку-Бурку наших русских народных сказок. Оборотни и красавицы замужем за медведями, как и в наших сказках, у чеченцев также играют немаловажную роль.

СБОРНИК СВЕДЕНИЙ О КАВКАЗСКИХ ГОРЦАХ ВЫПУСК 1

Тифлис 1868

Этнографические очерки

АРГУНСКОГО ОКРУГА.

Статья А.П. Ипполитова.

Оставьте первый комментарий

Отправить ответ

Ваш e-mail не будет опубликован.


*