Датский посланник Юст Юль о Петре I

20 ноября 1709 г. Вечером в 4 часа прибыл в Нарву его царское величество при салюте из 177-ми орудий. Я б охотно выехал к нему на встречу верхом, как то предписывал мне мой долг, но коменданты, по высокомерию, этого не разрешили под неосновательным предлогом, будто бы сами они должны доложить обо мне царю, прежде чем я к нему явлюсь. Мне поневоле пришлось подчиниться. По приезде царь тотчас же вышел, чтоб посетить старика Зотова, отца нарвского коменданта. Зотов некогда состоял его дадькою и в шутку прозван им патриархом. Казалось, царь очень его любит. Я послал секретаря миссии на царское подворье попросить означенного Зотова осведомиться у царя, могу ли я ему представиться. На этом комендант велел мне сказать от царского имени, что царь вдет сейчас обедать к обер-коменданту и что я также могу туда явиться. Я так и сделал. Лишь только я с подобающим почтением представился царю, он спросил меня, однако, через посредство толмача, о здоровье моего всемилостивейшего короля; я отвечал ему надлежащим выражением благодарности. Далее он осведомился, не служил ли я во флоте, на что я ответил утвердительно. Вслед за этим он тотчас же сел за стол, пригласил меня сесть возле себя и тотчас же начал разговаривать со мною без толмача, так как сам говорил по-голлаандски настолько отчетливо, что я без труда мог его понимать; со своей стороны и он понимал, что я ему отвечаю. Царь немедля вступил со мной в такой дружеский разговор, что, казалось, он был моим ровнею и знал меня много лет. Сейчас же было выпито здоровье моего всемилостивейшего государя и короля. Царь собственноручно передал мне стакан, чтоб пить эту чашу. При нем не было ни канцлера, ни вице-канцлера, ни какого-либо тайного советника, была только свита из 8 или 10 человек. Он равным образом не вез с собою никаких путевых принадлежностей – на чем есть, в чем пить и на чем спать. Было при нем несколько бояр и князей, которых он держит в качестве шутов. Они орали, кричали, дудели, свистали, пели и курили в той самой комнате, где находился царь. А он беседовал то со мною, то с кем-либо другим, оставляя без внимания их орание и крики, хотя нередко они обращались прямо к нему и кричали ему в уши. Царь очень высок ростом, носит собственные короткие коричневые, вьющиеся волосы и довольно большие усы, прост в одеянии и наружных приемах, но весьма проницателен и умен. За обедом у обер-коменданта царь имел при себе меч, снятый в Полтавской битве с генерал-фельдмаршала Рейншильда. <…> 15 декабря 1709 г. После полудня я отправился на Адмиралтейскую верфь, чтобы присутствовать при поднятии штевней на 50-пушечном корабле, но в тот день был поднят один форштевень, так как стрелы (козлы) оказались слишком слабы для подъема ахтерштевня. Царь, как главный корабельный мастер (должность, за которую он получал жалование), распоряжался всем, участвовал вместе с другими в работах и, где нужно было, рубил топором, коим владел искуснее, нежели все прочие присутствовавшие там плотники. Бывшие на верфи офицеры и другие лица ежеминутно пили и кричали. В боярах, обращенных в шутов, недостатка не было, напротив, их собралось здесь большое множество. Достойно замечания, что, сделав все нужные распоряжения для поднятия форштевня, царь снял перед стоявшим тут генерал-адмиралом шапку, спросил его, начинать ли, и только по получении утвердительного ответа снова надел ее, а затем принялся за свою работу. Такое почтение и послушание царь выказывает не только адмиралу, но и всем старшим по службе лицам, ибо сам он покамест лишь шаутбенахт. Пожалуй, это может показаться смешным, но, по моему мнению, в основании такого образа действий лежит здравое начало: царь собственным примером хочет показать прочим русским, как в служебных делах они должны быть почтительны и послушливы в отношении своего начальника. С верфи царь пошел в гости на вечер к одному из своих корабельных плотников.
11 февраля 1710 г. Уведомившись рано утром, что для сопровождения меня на аудиенцию великий канцлер Головкин прислал ко мне лишь секретаря, я, ввиду отсутствия в данном случае всякой торжественности, предпочел отправиться на аудиенцию один, почему и велел сказать секретарю, что я еще не готов, что прошу его ехать вперед, а что сам поеду через час. Затем секретарь уехал. Спустя некоторое время отправился и я в Преображенскую слободу, или предместье, где находился царь в своем убогом упомянутом и описанном выше доме. У дверей, лишь только я прибыл, встретил меня секретарь и повел на так называемый Головкинский двор, находящийся шагах во ста от царского домика. Когда граф Головкин прислал мне сказать, что пора на аудиенцию, я поехал на царское подворье в экипаже, а секретарь предшествовал мне пешком. Как я вошел в комнату, смежную с царскою, граф Головкин вышел ко мне туда, встретил меня и ввел к царю. Не будучи еще готов, царь стоял полуодетый, в ночном колпаке; ибо о церемониях он не заботится и не придает им никакого значения или по меньшей мере делает вид, что не обращает на них внимания. Вообще в числе его придворных нет ни маршала, ни церемониймейстера, ни камер-юнкеров, и аудиенция моя скорее походила на простое посещение, нежели на аудиенцию. Царь сразу, безо всякого обмена предварительных комплиментов, начал говорить о важных предметах и с участием вице-канцлера стал обсуждать государственные дела. При этом, не соблюдая никакого порядка, мы то прохаживались взад и вперед по комнате, то стояли на месте, то садились. Предместье, где находится царский дом, в котором царь дал мне аудиенцию, называется Преображенского слободой, ибо состоит она из бараков и домов Преображенского полка, главной царской гвардии. Когда полк в Москве, в Преображенской слободе живут его офицеры и солдаты; когда он в походе, там остаются их жены и дети. Среди этих-то бараков, на маленьком холме, стоит деревянный царский домик; вокруг него расставлено небольшое количество металлических пушек. Накануне капитан царского флота норвежец Вессель пригласил меня на свою свадьбу; но в самый день свадьбы царь с утра послал сказать всем званным, в том числе и мне, что произойдет она в доме князя Меншикова, и что мы имеем явиться туда. Жених и невеста, ввиду предстоявших им новых приготовлений по этому случаю, пришли в немалое замешательство. Маршалом на свадьбе был сам царь, а я, по русскому обычаю, посаженым отцом жениха. Царь охотно соглашается бывать маршалом на свадьбах, чтоб не быть вынужденным подолгу сидеть на одном месте: вообще, продолжительное занятие одним и тем же делом повергает его в состояние внутреннего беспокойства. В качестве маршала царь с маршальским жезлом в руке лично явился за женихом и невестою и повел их венчаться. На свадьбе было весело; танцевали все вперемежку, господа и дамы, девки и слуги. Царь, как уже много раз бывало на подобных собраниях, неоднократно являл мне знаки великой и особливой своей милости. Вечером он сам сопровождал молодых домой. По пути, на улицах, пили и весело плясали под звуки музыки.
22 декабря 1710 г. Так как царь в течение некоторого времени против своего обыкновения безвыездно сидел дома, чтобы лечиться, и я вследствие этого долго его не видал, то я стал искать случая повидаться с ним. Стоило это мне немалых хлопот; впрочем, при содействии одного из царских деньщиков, я таки достиг цели и застал царя дома, – неодетым, в кожаном, как у ремесленника, фартуке, сидящим за токарным станком. Царь часто развлекается точением и путешествуя, возит станок за собою. В этом мастерстве он не уступит искуснейшему токарю и даже достиг того, что умеет вытачивать портреты и фигуры. При моем посещении он временами вставал из-за станка, прогуливался взад и вперед по комнате, подшучивал над стоящими кругом лицами и пил с ними, а также порою разговаривал то с тем, то с другим, между прочим, и о самых важных делах, о каковых удобнее всего разговаривать с царем именно при подобных случаях. Когда же царь снова садился за станок, то принимался работать с таким усердием и вниманием, что не слышал, что ему говорят, и не отвечал, а с большим упорством продолжал свое дело, точно работал за деньги и этим трудом снискивал себе пропитание. В таких случаях все стоят кругом него и смотрят, как он работает. Всякий остается у него сколько хочет и уходит, когда кому вздумается, не прощаясь.

Записки Юста Юля. М., 1899. С. 91-92, 100-101, 147-149, 269-270.

Оставьте первый комментарий

Отправить ответ

Ваш e-mail не будет опубликован.


*